Прочитано:

60%

     В любом случае, этот шаг был предпринят при наличии готовой альтернативы переговорам, и можно было с определенной степенью вероятности утверждать, что решение нанести удар по Америке было принято уже к середине Октября.
     Гитлер к нашим докладам относился скептически, пока, наконец, в середине ноября, я, по его просьбе направил через Янке послание японской разведке, в которой говорилось, что Германия заинтересована в участии Японии в войне, независимо от его масштабов и района. Это послание появилось после того, как Гитлер решил: раз уж Япония определенно вступит в войну, неважно, где это произойдет.
     Думаю, этот шаг повлиял на японскую политику, так как сразу же после получения послания, не дождавшись официальных гарантий, японцы завершили мобилизацию и, в конце ноября флот получил приказ отправиться в Южную часть Тихого океана для проведения десантных операций.
     Гиммлер, как преданный слуга своего хозяина захотел тотчас же известить оь этом фюрера. Однако он получил суровый выговор еще до того, как изложил полученные им сведения. Гитлер оборвал его, заорав:"Сейчас я ничего не хочу об этом слышать - я хочу сохранить полную свободу действий!"
     Тотчас же последовал запрос из Токио, возьмет ли Германия на себя обязательство в случае войны Японии с англосаксами не заключать сепаратного мира. Гитлер велел министерству иностранных дел дать на столь откровенный вопрос утвердительный ответ.
     7 декабря 1941 года Япония напала на Пирл-Харбор. На следующий день Гитлер обьявил войну Соединенным Штатам Америки.

24 Соперничество с Риббентропом

     Гкрр Лютер - Проект соглашения о полномочиях политической разведки - личная сеть Риббентропа - Способ ее дискредитировать - Враждебное отношение Риббентропа в СД - Его влияние на Гитлера.

     Вспоминая свои обычные обязанности, которых становилось все больше, я взялся и за важную работу по организации взаимодействия с различными ведомствами. Самым важным из них было министерство иностранных дел. Когда я возглавлял контрразведку у меня наладились хорошие отношения с заместителем министра герром Лютером. Он стоял ао главе герамнского департамента(отдела) и был доверенным лицом Риббентропа, который всегда интересовался его мнением, прежде, чем решить какой-либо важный личный или служебный вопрос. Причины такого тесного контакта были неизвестны.
     Гейдрих велел мне поддерживать тесную связь с Лютером, считая ее лучшим путем к Риббентропу. По мнению Гейдриха Лютер был холодным, сдержанным, скорее остроумным, чем интеллигентным человеком, которого интересовала только власть. Однако Риббентроп абсолютно ему доверял. Возможно, Лютер был единственным, кто пользовался его доверием. Он был городским советником Целлендорфа, пригороде Берлина и оказался причастным к делу о растрате, но благодаря влиянию Риббентропа и Гиммлера его имя осталось незапятнаным. Лютер был очень сильно настроен против СС, Гейдрих и Гиммлер знали, что он все время возбуждает подозрительность шефа в отношении этой организации. Как они полагали, дело было в страхе перед тем, что СС слишком много о нем знает. Лютеру Риббентроп поручил полную реорганизацию внешнеполитического ведомства.
     Гейдрих предостерег меня:"Вам трудно придется с Лютером. Будьте осторожны, он может использовать ваши слова против вас. Постоянно поддерживайте со мной связь, чтобы я мог вам помочь. В любом случае он, по-видимому, попытается использовать вас против меня. Вы же себя знаете. Вы стремитесь быть независимым в работе и мне бы не хотелось, чтобы вы попали в один из капканов Лютера."
     Я установил связь с Лютером, занимаясь некоторыми вопросами контрразведки, такими как деятельность полицейских атташе и тому ппдобными. Совместная работа вызвала чувство доверия ко мне, которое я заботливо поддерживал, помогая разрешить конфликты, возникавшие в его отношениях с СС за границей. Я детально записывал все беседы с Лютером; эти записи шли к Гейдриху и от него к Гиммлеру.
     Лютер совершенно не подходил к государственной службе. Когда лучше он чувствовал бы себя в коммерции. Он был энергичен, все схватывал на лету, обладал определенными организаторскими способностями. У него была красивая голова и чуть полноватое лицо. Лютер носил очки в массивной роговой оправе, прикрывавшие опухшие из-за воспаления носовых пазух глаза. Говорил он с легким берлинским акцентом. Требовалось немалое самообладание, чтобы не возмутиться его агрессивностью. Направление его мыслей быстро менялось, и он мог сказать или сделать все что угодно. Он руководствовался исключительно деловыми расчетами и, принимая это во вниамние, с ним можно было иметь дело, хотя и не без трудностей.
     Каково же было постоянным служащим работать с таким шефом? Он видел в их внимании к другим, осторожной аргументации и сомнениях проявление слабости и называл их окаменевшими ископaemыми. Он во многом превосходил всех своих коллег, чаще всего предпочитал ставить их перед свершившимся фактом. Он и в самом деле был "серым кардиналом" того времени, подобно барону Хольштейну в МИДе при Кайзере, однако едва, ли был ровней ему как профессиональный дипломат. Зато он был холоднее и безжалостнее; такого опасного человека могла породить лишь тоталитарная система.
     Мое сильное место состояло в том, что для Лютера я был мостиком, по которому он мог добраться до своих противников, Гиммлера и Гейдриха. Я некоторым образом обеспечивал ему защиту от их страшной организации, к которой, на самом деле он испытывал слабость. В минуту откровенности он признался, что хотел бы быть членом СС. Однажды мне удалось отстоять его от нападок Гейдриха и Гиммлера. Я недвусмысленно обьяснил ему, что наши отношения должны быть свододны от каких-либо личных моментов и надо отдать ему должное, он поддерживал многие мои служебные запросы и честно и искусно отставивал их перед Риббентропом. Поэтому благодаря ему мне удалось добиться того, чего я никогда бы не смог добиться через других чиновников ведомства Риббентропа.
     Через несколько недель, я набросал проект соглашения с министерством иностранных дел, который по настоянию Лютера был в конце концов подписан Риббентропом. Он обеспечил за политической разведкой серьезные права.
     Когда я вспоминаю об этих переговорах, я все еще удивляюсь почти фривольному отношению к подготовке Германии к величайшей в ее истории войне. По словам Лютера, не существовало никаких определенных договоренностей между министерством иностранных дел и военной разведкой.
     Эти переговоры и заключенное в результате них письменное соглашение стали основой моего стабильного сотрудничества с МИДом.
     Ценность такого сотрудничества определить было сложно. Временами оно было образцовым, временами оно не только расстраивалось, но и возникали серьезные конфликты. В большинстве случаев это было результатом личных ошибок Риббентропа. Его взгляды и распоряжения были для меня неприемлемыми, а его личное отношение непереносимо. В конце концов, я решил выяснить отношения с ним исходя не из личной вражды, а из того, что он превратил в своих врагов всех.
     Чтобы продемонстрировать Риббентропу, насколько неправильны его представления о разведке, я сначала показал Лютеру, Гейдриху и Гиммлеру сведения - 70 процентов из них специально сфабрикованных - о польском эмигрантском правительстве в лондоне, которые были подготовлены мною. Я передал их заграничных агентов. Две недели спустя Риббентроп представил эти данные Гитлеру в качестве ценной информации. После этого Гитлер более часа откровенно беседовал с Риббентропом. Министр иностранных дел ничего не сообщил о результатах этой беседы, но двумя днями позже он, обедая с Гиммлером, рассказывал об общих трудностях руководства разведкой.
     Наконец настал день, когда мне приказали лично доложиться Риббентропу. Я подошел точно в назначенное время и был сразу же принят. Тогда его кабинет помещался в одном из крыльев бывшего президентского дворца, а само министерство располагалось на Вильгельмштрассе. Кабинет был выдержан точь-в-точь в том же стиле что и новая рейхсканцелярия. Комната с большим столом и большими окнами была заполнена пышными коврами, дорогими гобеленами, богато украшенными стульями с шелковой обивкой. Риббентроп, как обычно, стоял позади стола со скрещенными руками. Он принял меня на редкость официально; было видно, что он старался произвести впечатление. Он говорил медленно и веско, как будто принимал меня впервые. После нескольких слов он вышел из-за стола, торжественно протянул мне руку и предложил сесть. Затем он сам уселся напротив меня и сказал: "Пожалуйста, начинайте без предисловий. Я уже знаю, о чем вы пришли побеседовать."
     В течение первого получаса его лицо оставалось неподвижным. Он внимательно слушал меня. Но стоило мне перейти к организации различных групп связи с другими министерствами, он резко оборвал меня:"Вы не собираетесь сами создавать разведывательные подразделения в других ведомствах?" Вопрос явно свидетельствовал о том, что он просто не понял о чем я говорил. Я начал снова и осторожно, не торопясь обьяснил ему, что группы связи(liason offices) необходимы и что, если он поразмышляет над проблемой, то поймет, как выиграют от них и министерство иностранных дел, и он лично. Абстрагируясь от вопросов контроля и распоряжения ими, контакты между этими группами, мною и другими ведомствами могут использоваться для решения вопросов, представляющих для МИДа огромный интерес. Этими делами можно было бы заниматься на нейтральной почве, как тем, что представляет интерес только для разведки, а не для конфликтующих ведомств. Если разведка сможет работать в тесном взаимодействии с МИДом, в выигрыше будут обе организации. За такой договоренностью будет стоять рейсфюрер СС и для меня отпадет необходимость по каждому поводу консультироваться с Риббентропом. дабы устранить подразделения Риббентропа в том, что мой план маневром по проникновениюСС в министерство иностранных дел, я предложил, чтобы глава разведки, кто-бы он ни был, входил в штат МИДа.
     Риббентроп смотрел на меня в совершенной растерянности. Он все еще не понимал чего я хочу, и чем больше я обьяснял, тем меньше он понимал мои слова. Я дошел до того, что рассказал ему как мы умышленно подкинули ему ложные сведения. Я напомнил Риббентропу о беседе с фюрером, и, наконец, прямо заявил, что позиции разведки сейчас достаточно сильны, и он не сможет впредь нападать на нее. Если вы не за нас, то я должен сделать вывод, что вы против нас.
     Здесь он заволновался и рассердился. Он не потерпит личных оскорблений, заявил Риббентроп. Он всегда стремился к разумному рабочему сотрудничеству, но сейчас вынужден считать, что мы отказывaemся видеть в министерстве иностранных дел независимое учреждение. Я извинился и заявил, что, по-моему мнению, мы не вполне понимaem друг друга и, если он придает этому какое-либо значение, я готов изложить ему, мой план на бумаге. С презрительной гримасой он ответил:"Спасибо, я обойдусь и без этого."
     Тогда я попытался разговорить его, сказав, что было бы, несомненно, очень интересно, познакомиться с его собственными представлениями об организации и методах работы разведки. Он сразу же успокоился и откинулся на спинку стула с дружелюбным жестом. Я понял, что неправильно повел беседу. Мне не следовало начинать с лекции, для начала попросить его поделиться своими взглядами. Без всякого умысла я задел его тщеславие.
     Взгляды Риббентропа были совершенно иными. По его мнению, было достаточно располагать десятком-двумя отборных агентов за границей. Они должны были бы распоряжаться большими средствами и собирали бы информацию, главным образом, по собственному разумению. Регулярно получaemой от этих 10-20 человек информации было бы вполне достаточно. детали не играли большой роли в глобальных вопросах внешней политики; решающее значение имели определенные крупные вопросы, возникновение которых можно было бы предвидеть.
     Он сказал, что очень доверяет мне лично- от этого заявления я чуть не упал со стула- и он готов сделать все необходимое и обезопасить меня. В любое время он готов взять меня в свою разведывательную службу. здесь, наряду с изучением глобальных проблем, я мог взяться за организацию разведывательной службы, о которой шла речь. Я еще раз обьяснил ему: дело не в личностях, и его предложение меня не интересует но, я не могу согласиться с его мнением. Я полагал, что решающее значение для разведки имеют именно детали, и только с помощью методического научного анализа данных, поступающих от разведывательной сети, можно заложить реальную базу для политиков. Этого невозможно добиться с помощью случайной информации или усилий 10 или 20 человек, как бы они ни были талантливы.
     Внезапно у Риббентропа появился усталый вид, и наш разговор закончился. Я обратил внимание,что его лицо перекосилось. Несколько дней спустя я рассказал об этом доктору де Кринишу, которого прежде не раз приглашали к Риббентропу для консультаций. По его мнению, у того было серьезное функциональное поручение, скорее всего связанное с заболеванием почек. Одна почка уже была удалена и, по всей вероятности, пострадала гормональная система. Мы коротко и официально попрощались. Я лишился всех иллюзий. Я понял, что не смогу согласиться с таким человеком ни по одному вопросу. Он никогда не проявит признаков понимания нужд, да и самой необходимости существования разведки.
     Для меня было непонятно, что же Гитлер нашел в Риббентропе. Видимо, как и все его окружение, Риббентроп с бюрократической педантичностью воспринимал директивы и четко их выполнял. Поэтому проводимый им внешнеполитический курс превратился в довесок борьбы за власть. Казалось, его поведение определяется внутренним чувством собственной неполноценности - хотя в какой степени это была изначальная черта его психического склада, а в какой степени она в нем развилась и почему, я так и не узнал. Это обстоятельство может многое обьяснить в его представлениях и поступках. К примеру, как еще обьяснить его ненависть к Великобритании? Как еще обьяснить его властность и болтливость?
     Его тщеславие и узость кругозора просто шокировали меня. Они ясно показали причины ограниченности нашей внешней политики и глупость ее принципов. И он, и Гитлер, сами по себе, были, очевидно готовы на все, вплоть до того, чтобы в случае необходимости безжалостно принести в жертву германский народ. Во время своей первой беседы с Риббентропом я не вполне отчетливо это понимал, хотя основа для внешней политики такого типа, вероятно, уже была заложена. Но я инстинктивно чувствовал нечто подобное, и мы оба - и он, и я - понимали, что принадлежим к разным мирам.
     С другой стороны, он не забыл обо мне. Как я слышал от людей из его окружения, он вновь и вновь интересовался деталями моей карьеры и иногда что-нибудь рассказывал с целью подтвердить, что "фюрер прав, - Шелленберг - декадент-законник, и однажды нам придется им заняться." Он даже дал Лютеру указание подобно сообщать о нашем сотрудничестве и особое внимание обратить не допускаю ли я каких-либо критических замечаний и относительно него самого или внешнеполитического курса. Нельзя понять,???? в 1939 г. Гитлер счел возможным сказать, будто Риббентроп был величайшим руководителем внешней политики Германии со времен Бисмарка